«Наша проблема — непредсказуемость» - «Интервью»

Директор центра макроэкономических исследований Сбербанка Юлия ЦЕПЛЯЕВА в интервью Банки.ру рассказала о том, сколько лет может потребоваться России для удвоения экономики, стоит ли ждать ослабления рубля и и почему молодым специалистам будет сложнее строить карьеру, чем тем, кто начинал ее в минувшем десятилетии.

— Адекватна ли, по вашему мнению, динамика снижения учетной ставки ЦБ текущему состоянию экономики? Почему в комментарии к снижению ставки регулятор впервые дал понять, что на дальнейшее снижение в ближайшие месяцы рассчитывать не приходится?

— В отличие от некоторых моих коллег, я высоко оцениваю политику Центробанка и считаю, что действия регулятора спасли российскую экономику. И если бы не те неприятные решения ЦБ по ставке в декабре 2014 году, то ситуация с нашей рецессией была бы значительно хуже, чем сейчас. Это была просто вовремя принятая пилюля. Мне лично очень неприятно, что курс рубля упал, но причинами, по которым он обвалился, Центробанк не управляет. Если бы ЦБ не перешел к этой политике, мы в итоге имели бы то же самое — обвал рубля, но остались бы без резервов, а само падение ВВП было бы как в 2009 году — 8%, а не 3,7%, как в прошлом году.

Можно спорить, нужно ли ЦБ снижать ставку быстрее или нет. Я считаю, что дополнительное снижение ставки еще на 0,5 процентного пункта нам бы ничего принципиально иного не дало. Обещания регулятора держать ставку высокой как минимум четыре месяца необычно. Я помню, как после кризиса 2008 года ФРС тоже дала обещание достаточно длинного периода низкой ставки и таким образом повысила доверие финансовых рынков к проводимой политике. Для чего ЦБ прибег к такой тактике? Возможно, регулятор хочет сформировать инфляционные ожидания на более низком уровне, дать понять, что в словах «умеренно жесткая политика» главным является слово «жесткая». Тем не менее цель достигнута. Мы увидим массовый пересмотр прогнозов по ставке: раньше консенсус по ставке был 9,5% к концу 2016 года, сейчас очевидно, что это 10%. Главное, что этим заявлением ЦБ подтвердил, что и в 2017 году он будет продвигаться осторожно.

Если говорить о цели ЦБ по инфляции в 2017 году в 4%, то я не совсем понимаю, какими средствами можно этого добиться в год непредсказуемых предвыборных расходов. Как бы ни экономили бюджетные средства, опыт показывает, что предвыборный год — это год увеличения социальных расходов.

Я абсолютно уверена, что средства, полученные от единовременной выплаты пенсии в размере 5 тысяч рублей (а это 200 миллиардов рублей), будут не отложены, а потрачены. Пенсионеров ждет индексация пенсий в полном объеме за 2016 год. Все это поддержит доходы населения, подстегнет потребительский спрос. На мой взгляд, инфляция имеет все шансы оказаться выше того показателя, который сейчас планирует ЦБ. При этом регулятор, не закладывая это увеличение расходов и финансирование бюджетного дефицита, ожидает щедрые приватизационные доходы. Исторический опыт показывает, что планы по приватизации хронически не выполняются. В этом году разрыв между плановым и фактическим финансированием за счет приватизации огромен. А это означает финансирование бюджетного дефицита с помощью эмиссии. То есть можно ожидать, что инфляция будет снижаться медленнее, чем планировал ЦБ. Минэкономразвития уже не соглашается с прогнозом ЦБ по инфляции — ведомство Алексея Улюкаева ожидает инфляцию на конец 2017 года в 4,9%.

— Какие инфляционные ожидания у Сбербанка на 2017 год?

— Я считаю, что инфляция продолжит замедляться. В базовом варианте у нас более «щедрый» прогноз на нефть (50 долларов за баррель), так как мы полагаем, что разработка сланца в США будет сворачиваться. Я вижу инфляцию на уровне 5,5—5,7% годовых. Поэтому наш базовый прогноз ключевой ставки в 2017 году — 8,75%.

Буду рада приятному сюрпризу по инфляции. Например, этот год у нас оказался довольно благоприятным, потому что в первом полугодии мировые цены на продовольствие снижались, а потом нас настиг прекрасный урожай, что бывает нечасто. Будем надеяться, что в следующем году нам тоже повезет, но в инфляцию ниже 5% при текущем высоком дефиците бюджета я не верю. Внешними займами мы не сможем профинансировать дефицит: опыт показывает, что, несмотря на привлекательную ставку, широкие слои иностранных инвесторов не проявили большого интереса к нашим еврооблигациям.

— Какую лепту в снижение инфляции внесло падение доходов населения?

— Большую. Инфляция 6,6% год к году во многом объясняется падением спроса, тем, что реальные доходы населения сократились на 8,3% год к году, зарплаты падают. Пенсии проиндексированы не полностью. С другой стороны, того всплеска роста тарифов, который мы обычно видим в июле, в этом году не было. Я очень хочу дождаться данных за октябрь — не исключено, что в связи с нашим электоральным циклом мы увидим этот всплеск позднее.

— Когда стоит ожидать экономического роста?

— Я верю, что он вот-вот начнется. Проблема в том, что вряд ли мы увидим устойчивый рост и будем им довольны. Как мы воспринимаем рецессию? Мы же не на весь ВВП смотрим, а на потребление. Сразу видно, что обороты розничной торговли падают, наши доходы упали, и мы воспринимаем это как острый кризис. Например, сейчас явно в рост пошли запасы, что поддерживает ВВП. А вот падение инвестиций в основной капитал стало более значимым, чем в 2015 году. Если мы посмотрим на отрасли экономики, то продолжают падение розничная торговля, строительство, зато в рост пошли транспорт, сельское хозяйство. Неплохие перспективы на постепенный выход из кризиса у банковского сектора. В этом году значительно улучшились финансовые результаты у целой группы банков. Поэтому я думаю, что мы нащупали дно экономики. Если не будет внешних шоков, ниже мы уже не провалимся. Нас ждет постепенное улучшение.

Что плохо? Нащупав дно, мы могли бы ожидать, что оттолкнемся от него и пойдем вверх быстро. В рамках нынешней модели даже при увеличении цен на нефть, даже при выходе из кризиса, мы ждем очень вялого восстановления. Мы среди тех оптимистов, которые считают, что 2017 год будет, скорее, исключением. Во-первых, эффект низкой базы поможет оттолкнуться от дна. А во-вторых, я уверена в стимулировании перед выборами. Соответственно, большие расходы бюджета в сочетании с улучшающейся нефтяной конъюнктурой поддержат рост. Но все равно он будет небольшим — 1,6%. А вот в дальнейшем, в 2019—2020 годах, из-за более высокой базы, мы увидим возвращение темпов роста на уровне 1% год к году. Для России, на мой взгляд, это очень мало. У нас были большие амбициозные планы на развитие, а с таким ростом мы просто не сможем их осуществить. И разрыв между развитыми странами и Россией по многим показателям, включая технологическое развитие, качество жизни, будет нарастать. И это очень плохо. Мы будем не догонять, а отставать.

— Вы затронули тему инвестиций в основной капитал. Сможем ли мы стать привлекательными для инвесторов в условиях санкций и возможен ли в принципе устойчивый экономический рост без иностранных инвестиций?

— Иностранные инвестиции нужно рассмотреть с двух сторон. Во-первых, это собственно деньги. А во-вторых, это технологии, бизнес-практики и корпоративная культура: все то, что мы можем получить вместе с деньгами. И если без иностранных денег обойтись можно, то без остального нельзя. Лучший пример тому — санкционное давление. Если мы в финансовом секторе чувствуем ограничения из-за невозможности или ограничения выхода на глобальные рынки капитала, где денег много и они дешевые, но их не всем дают. Нефтяной сектор в гораздо большей степени страдает из-за невозможности импорта иностранных технологий. У нас были большие планы по освоению шельфа в Арктике, в районах Крайнего Севера. Там были очень интересные проекты. Именно с ними мы связывали ускорение роста добычи нефти в период до 2025 года.

Сейчас нет таких прогнозов, по которым мы видели бы рост добычи нефти в ближайшие пять лет. Почему? Потому что эти проекты не были осуществлены. Своими силами наши компании их не могут осуществить по двум причинам. Во-первых, проекты достаточно дорогие, а цена на нефть сейчас не очень располагает к большим инвестициям. А во-вторых, просто нет технологий. И конечно, хотелось бы, чтобы они появились.

Кроме того, любому интуитивно понятно, что привлекательный налоговый режим заставит инвесторов закрыть глаза на многие политические риски.

— То есть нам нужна реформа налоговой системы?

— Налоговая система — это самый понятный пример. Резкое изменение правил игры, делающее инвестиционный климат привлекательным, возможно по нескольким каналам. Когда у нас деньги есть, нет желания проводить реформы. Когда у нас есть желание проводить реформы, денег нет. Но сейчас, мне кажется, ситуация даже несколько иная. У нас и деньги кончаются, и при этом горячего желания проводить реформы не видно. По крайней мере, я не вижу обсуждения реального плана, с чего мы начнем в самое ближайшее время.

— Сейчас же есть разговоры об экономической программе на среднесрочную перспективу.

— Полностью с вами соглашусь насчет того, что есть разговоры. У нас нет недостатка в хороших планах, комплексных программах, всесторонне взвешенных системных подходах к реформированию. И программа-2020 очень неплохая. Наша проблема не в отсутствии хорошего плана, а в реализации. Программу у нас реализовывают не комплексно, а какими-то отдельными точками. А потом говорят: мы попробовали, у нас ничего не получилось. Недовольство результатом компрометирует саму идею масштабного реформирования.

— Вы считаете, что мы дно уже практически прошли. Вопрос в том, что мы никак от него не можем оттолкнуться...

— Есть два вида кризиса — V-образный, как в 1998 году в России, и L-образный, как в Японии. Япония упала в кризис почти 25 лет назад. И вот теперь мы говорим о потенциальном экономическом росте в Японии в 0,5% при безработице в 3%. Это значит, что экономика падала, падала, а потом перестала, потому что падать бесконечно нельзя. В какой-то момент вы перестаете падать, но это вовсе не значит, что вы начинаете расти. Теперь поговорим о Западной Европе, где экономический рост оценивается в 1,6%. И это тоже очень похоже на Японию, с той только разницей, что там высокая безработица. Теперь США, где ФРС недавно снизила прогноз роста до 1,8%. Соответственно, встает вопрос: что это, глобальная «японизация» всего мира? Это вот и есть новая нормальность? Прежние экстенсивные модели роста себя исчерпывают. Например, в Китае, где рост экономики замедляется.

Все это дает основание российским властям считать, что это норма и сопротивляться бессмысленно. Я считаю, что сопротивляться все-таки надо. Потому что, когда японская экономика замедлилась, страна находилась на том уровне развития, когда это замедление не так больно ударило по качеству жизни людей. Китай увеличил размер своей экономики в 27 раз, прежде чем проблема замедления стала ощутимой. Если мы собираемся расти со скоростью 1,5% в год, то следующее удвоение российской экономики займет 50 лет и жизнь двух поколений. Это очень неприятно.

— Я правильно понимаю, рецепты следующие: финансовые и технологические инвестиции, снижение административных барьеров, изменение налоговой системы.

— Наша проблема — непредсказуемость. Плохой инвестиционный климат из-за непредсказуемости. Вы не знаете, на что рассчитывать, не знаете, какой «кусок» собственности может оказаться сомнительным и потребуется государству. Наша проблема — отсутствие структурных реформ, включая эти все вопросы. Популярные и непопулярные структурные реформы придется провести комплексно и последовательно. Глава Сбербанка Герман Оскарович Греф много говорит о реформе государственного управления. Он считает, что с этой реформы надо начинать, что качество фактического воплощения в жизнь всех реформ зависит от того, насколько эффективно работает государство. И насколько чиновники способны не в сиюминутных целях «закапываться», а смотреть и работать на перспективу. Поэтому одна из первых реформ, которые надо осуществить, это реформа госуправления.

— Как вы оцениваете влияние профицита ликвидности на всю экономику и на банки? Сейчас сложилась такая ситуация, что у многих банков много денег.

— И у компаний деньги есть. И это связано с тем, что в 2015 году прибыль была во всех секторах. И в 2016 году она может быть меньше, но тоже во всех секторах. И эти деньги, так или иначе, приходят в банк, потому что не направляются на инвестиции. У банков деньги есть, и это большая проблема, которую я связываю именно с недостаточно хорошим инвестиционным климатом. Все очень селективно подходят к инвестиционным проектам, особенно долгосрочным, потому что неопределенность достаточно высока.

На самом деле сейчас самый главный риск у нас с бюджетной политикой. Рано или поздно Минфин будет финансировать дефицит бюджета выпуском ОФЗ. Суверенные фонды не бесконечные. Кто будет покупать? А это зависит от ставки, как ни странно.

— А что вы думаете по поводу ОФЗ для населения?

— Это может оказаться не очень продуктивной идеей. Во-первых, у населения нет привычки делать это. Во-вторых, заинтересует ли его ставка привлечения? Мы знаем, что у нас работает система страхования вкладов. Есть банки, которые предлагают достаточно щедрые ставки.

— Потом многие из них оказываются в АСВ.

— Да. Потом они оказываются в АСВ. И есть проблема «серийных» вкладчиков. Тем не менее, если сумма сбережений укладывается в 1,4 миллиона рублей, почему человек должен для себя изобретать новый способ сбережений?

— То есть ставка по ОФЗ должна быть выше.

— И вот мы перешли к ставке, по которой готов занимать Минфин. Все понимают, что бюджетный дефицит не исчезнет завтра. При этом Минфин помнит негативный опыт 1998 года и не хочет предлагать ставку, которая заставит население бросить вклады и бежать покупать ОФЗ.

— Ставка по ОФЗ, чтобы она была привлекательной для вкладчиков, в том числе и тех самых «серийных» вкладчиков, должна быть двузначной.

— Ну да, начинаться хотя бы с 10%. Но сейчас это нереально.

— Вы упомянули о росте доходов банков в этом году, сейчас много банков уходит с рынка. Все говорят об огосударствлении банковской системы...

— Я не думаю, что это намеренное огосударствление банковской системы. Это консолидация около крупных банков. Просто в нашем случае крупные оказались государственными. Я прекрасно помню те времена, когда банковская система насчитывала 1 300 банков. А экономика была в два раза меньше, чем сейчас. Что, эта система была высококонкурентной, очень надежной? У нас был самый большой Центральный банк, в нем работало 70 тысяч человек. И большинство из них было занято именно банковским надзором. Потому что если у вас есть два банка в регионе, то там должен сидеть филиал ЦБ и за ними надзирать…

Зачем нам при текущем размере экономики такое огромное количество банков? Тем более, что когда пришла новая команда в ЦБ, они обнаружили, что не все банки предоставляют им отчетность в полном размере. Мне нравится, что ЦБ, несмотря на все разговоры про кризис, решительно очищает банковскую систему от слабых порочных практик. Регулятор отзывает примерно 100 лицензий в год. Может, останутся 400 банков, может быть, и 300. Но явно нашей экономике не нужно 800 с лишним.

— Что у нас будет с дефицитом бюджета после президентских выборов?

— Это, я считаю, большая неопределенность. Дефицит бюджета вырос (за восемь месяцев 2016 года он составил 1,518 триллиона рублей, или 2,9% ВВП. — Прим. ред.). Доходы упали так, что даже сокращение расходов не помогло поддержать бюджет. Минфин предлагает резкое сокращение расходов. Но если мы сократим все расходы на 10%, кроме защищенных статей, то сэкономим всего 450 миллиардов рублей. Это здорово, но погоды нам не сделает. У нас есть несколько очень серьезных проблем внутри бюджета.

Во-первых, это несбалансированность пенсионной системы, которая требует большой поддержки. При самом удачном раскладе до 4% ВВП — рост трансфертов в пенсионную систему. При очень плохом раскладе — до 7% к 2025 году. Это просто нереально. Соответственно, надо что-то делать с пенсионной системой. Но это меры непопулярные, начиная с повышения пенсионного возраста и заканчивая пересмотром повышения пенсий.

Вторая проблема вопиющая — это бюджеты регионов. Майские указы президента 2012 года не были подкреплены источниками финансирования в региональных бюджетах. В результате долги на 2,7 триллиона рублей региональных бюджетов. И все, как водится, неравномерно распределено. Есть регионы, например Камчатка, Чечня, у которых нет долгов, но есть масштабная поддержка федерального бюджета.

Третья проблема — несказанно высокий уровень военных расходов и расходов на национальную безопасность. Мы понимаем, почему так случилось, но 6,6% ВВП — это показатель стран, которые находятся в активной фазе военных действий. Это вопросы к стороне расходов.

Есть вопросы на доходной стороне. Мы не ждем быстрого роста цен на нефть, соответственно, доходы низкие. Недавно президент Владимир Путин решительно пресек разговоры о повышении налогов. Надолго ли?

— Стоит ли нам ожидать ослабления рубля серьезного, в том числе как раз и в связи с бюджетом?

— Мне кажется, что бы ни говорили, в долгосрочной перспективе у нас сохранится серьезная зависимость курса рубля от цены на нефть. Так называемая геополитическая премия, скорее, будет сужаться, если все будет идти как есть. Или расширяться, если режим санкций по какой-либо причине будет ужесточаться. Скажем, на пике, в конце 2014 года, мы видели панику, расширение этой геополитической премии до 10—15 рублей за доллар. А сейчас она значительно меньше. Это 5—7 рублей. То есть, я думаю, при нынешнем уровне цен на нефть, при отсутствии санкций, конечно, рубль был бы крепче. Я считаю, что впереди нас ждет, скорее, небольшой плавный рост цен на нефть. Я связываю это с тем, что, несмотря на обилие денег, денежная политика оказывает в краткосрочной перспективе на рынок нефти большее влияние, чем факторы спроса и предложения. Просто потому, что рынок нефти во многом уже рынок деривативов. Мировые аналитики не исключают, что в 2017 году цены на нефть превысят 50—60 долларов за баррель. И останутся на этом уровне в течение пяти лет. Как только нефть дорожает до 65 долларов за баррель, тут же размораживаются сланцевые прииски.

В наших условиях это будет означать укрепление рубля. Среднегодовое значение в этом году у нас получается около 67 рублей за доллар. Если мы правы насчет цен на нефть, то ближе к 63 рублям за доллар мы увидим курс в следующем году. Честно говоря, серьезного укрепления рубля против 60 рублей за доллар я не жду. Я думаю, что в следующие периоды 60 рублей за доллар, возможно, станет тем триггером, когда включится ЦБ и начнет покупки (мы видели нечто подобное во втором квартале 2015 года) Это мой прогноз при 50 долларов за баррель.

— Из нашей беседы можно сделать такой вывод: мне, как обывателю, можно ожидать повышения доходов в 2017—2018 годах в связи с предвыборными расходами. А затем, в начале 20-х годов, в связи с отсутствием структурных реформ мое благосостояние будет ухудшаться. То есть, по сути, тенденция к падению реальных располагаемых доходов населения с небольшим перерывом сохранится.

— И да и нет. Вот ситуация, которую переживает сейчас Америка. Это поколение будет жить хуже, чем предыдущее. Лично вы делаете карьеру, продвигаетесь по служебной лестнице, ваши доходы растут. Но человек, который приходит на ваше место, или получает меньше, чем вы на своем месте, или продвигается медленнее, чем вы. Поясню. Я много ездила по Америке, встречалась с клиентами. Один очень умный клиент мне сказал, что невозможно жить очень хорошо и чтобы это «хорошо» длилось очень долго, если ты живешь в долг. Это случай Америки. В 1970-е годы Пятая авеню была заполнена американцами, которые делали шикарные покупки в своих шикарных магазинах. Если вы туда придете сейчас, вы увидите там американцев, глазеющих на витрины. Покупки делают китайцы, жители стран Ближнего Востока, немного русских, потому что мы все еще любим демонстративное потребление.

Человеку не видно падение доходов, потому что он растет по служебной лестнице и так или иначе получает прибавку к зарплате. Но в целом вы как поколение можете позволить меньше, чем предыдущее. Например, мое поколение вышло на рынок в начале 1990-х годов, и все, кто работал хорошо и делал карьеру, после ряда турбулентностей и пертурбаций, все смогли достичь какого-то жизненного стандарта. Я смотрю сейчас на своих молодых сотрудников, только начинающих свой трудовой путь: достигнут ли они такого же стандарта, как и мое поколение за то же количество лет? Их зарплаты будут расти, но медленнее, чем наши. Не будет открываться сверхвозможностей, которые в наш момент открывались. Периодов, когда в реальном выражении зарплаты росли на 15%, а производительность труда — на 5%, больше не предвидится. Это история «золотого» десятилетия. Такого больше не будет никогда. Но нужно побороться за то, чтобы открылись новые перспективы и возможности.

Беседовала Наталья РОМАНОВА,